Тревога, страхи и фобии у людей

Сейчас лето, мне десять лет, и я иду по гравиевой обочине проселочной дороги по направлению к дому моей двоюродной сестры. Я напеваю песенку себе под нос и пинаю камушки в солнечном молчании. Но тишина неизбежно нарушается. На расстоянии нескольких холмов приближающийся автомобиль телеграфирует свои намерения. По мере роста звука, теперь уже на расстоянии одного холма, я застываю. Я больше не напеваю, а заставляю одну ногу делать шаг перед другой. А мои глаза теперь смотрят в направлении дорожной канавы и леса за ней. Шум мотора перерастает в рев, и теперь я ее вижу. Через долю секунды я уже в канаве, а моя щека вжата в траву и окурки. Я неподвижно лежу в этой канаве и не дышу.

Машина проезжает мимо, и за мной не гонятся до леса и не убивают. Звук уменьшается на следующем подъеме, растворяясь на спуске. Я делаю вдох. Через несколько секунд я поднимаюсь на обочину и продолжаю свой путь.

Я не поступаю так при встрече с любой машиной. Иногда я могу управлять своими ногами, командуя им шаг за шагом идти вперед. Но с каждым приближающимся транспортным средством необходимость спрятаться растет, пока я практически не замираю на месте. Думая о прошлом, я радуюсь: мне повезло, что я живу на дороге, по которой ездит мало машин. Если бы я выросла на главной артерии города, у меня бы ушло несколько дней, чтобы преодолеть эти мили. Одному богу известно, что подумала моя двоюродная сестра, когда я пришла с фантиками от жвачек в волосах. Она была устроена по-другому. Ее не страшила угроза проезжающих машин, но она бы остановилась и организовала мрачные похороны для каждой мертвой птицы и мыши, которую бы обнаружила.

Да, я была тревожной и имела страхи и фобии ещё с раннего возраста. Одно раннее событие свидетельствовало о слегка натянутых нервах. Я выросла на маленькой ферме в сельском районе штата Мэн, на расстоянии многих миль от светофоров. Пересекая лужайку в одну темную ночь (ужас!), чтобы закрыть кур в курятнике, я услышала, как я поняла, бешеную лису. В этом году их было много - или только разговоров о них. Итак, я услышала, как она тявкнула. Я побежала обратно в сарай, срезала угол налево, в хранилище кормов, залезла в деревянную бочку и снова затаила дыхание. Там, в кромешной тьме, я присела, каждую секунду представляя картинки пенящихся зубов, поднимающихся над краем бочки. После того как прошла какая-то часть вечности, я рискнула закричать, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. Находясь внутри бочки, внутри помещения, внутри сарая, я понимала, что шанс быть услышанной мизерный. Но, по крайней мере, это не привело сюда лису, чьи осторожные движения я могла слышать, когда стояла неподвижно. (Хорошо, это мог быть звук падающих пылинок.) Во время последующей половины вечности я кричала несколько раз - безрезультатно. Когда вечность подошла к концу, я сделала один глубокий вдох и проделала путь из бочки, из кормо-хранилища, из сарая, примыкающего сарая и входа в дом (заперев дверь) за один миг.

Наверное, мне повезло, что моя старшая сестра была бесстрашной. Она любила поиграть в подходящую для ночного времени игру «Захват флага». А в нашей комнате она могла бесшумно прокрасться и с ревом наброситься на мою кровать. Дух соперничества, а не радость была причиной, мотивирующей меня участвовать в этом или предпринимать ответные действия, так я училась противостоять своим различным страхам. В нашей семье моя претензия на славу выражалась в желании вовремя отправиться спать. Но благодаря моему окружению к моменту, когда я достигла подросткового возраста, я наслаждалась репутацией авантюристки, которой меня наделили друзья. Такое воздействие может оказать на личность «воспитание» или окружающая среда.

Позже, в колледже, у меня появились страхи и фобии про пауков. А после того как мне исполнилось тридцать, серия стрессовых событий принесла любопытный симптом - я не могла отдышаться. Доктор ничего плохого об этом не сказал, но мягко предположил, что я могла тронуться. Жизнь принесла еще более стрессовые ситуации, и она будет продолжать это делать. И незадолго до того, как я вползла в дверь кабинета психиатра, наступил момент, когда я спала ночью всего несколько часов, просыпаясь для размышлений о несправедливости этого жестокого и кровавого мира, мое сердце ускоренно билось, моя грудь вздымалась, потому что боролась, боролась, боролась, чтобы сделать вдох.

Лекарство, которое мне дал психиатр, чтобы вылечить фобии, продемонстрировало, насколько свойства моей личности зависели от биологии. Через несколько недель я стала другим человеком. Вы бы все еще узнали меня. Я просто перестала быть нетерпеливой, задумчивой, расстроенной, обеспокоенной и больше тяжело не вздыхала. Я была спокойна.

Между тем на полпути к Атлантическому океану другая моя двоюродная сестра Элеонор росла одним из тех настолько не невротичных людей, что даже становится интересно, что с ними не так. Я редко виделась с ней, когда была ребенком. Но я помню время, когда она и ее сестра взяли мою сестру и меня в кемпинг. Это отличалось от кемпинга с нашим отцом. С ним мы проводили два дня, собирая плащи, хорошие носки, свистки, компасы, спички в водонепроницаемых контейнерах, карманные ножи и другие инструменты для выживания. Когда Элеонор забросила нас в свою машину, туда же она зашвырнула палатку, коробку печенья, банку арахисового масла и бикини. Мы прокляли все, карабкаясь в гору в шлепках и спрыгивая с пешеходного моста (ну, среди нас же есть бесстрашные люди) в заросший мхом пруд.

Когда я общалась с Элеонор несколькими десятилетиями позднее, единственным изменившимся оказалось то, что она покорила мир передачи звуковых волн в водной среде, написала компьютерные программы для их распознавания и была так занята, обучая им подводников по всему миру, что сейчас ее достаточно трудно поймать. Но в один весенний уик-энд мой супруг и я присоединились к ней и ее супругу на их яхте в Чесапикском заливе. С такого близкого расстояния я думала, что смогу изучить эту непоколебимую личность.

Но сначала мы должны были распаковать вещи в превосходных условиях пронизывающего холода. Может быть, это был холодный туман. Или - да, это она - шипящая изморось. Все радостно выполняли свои задачи, кроме меня. У меня синдром Рейно, поэтому мои пальцы окаменевают и бледнеют во время холодной сырой погоды. Я влезла в три свитера и старалась выглядеть счастливой. Позже, когда вода начала качать лодку, я по-настоящему помогала, взяв на себя практически всю ответственность за бинокли, которые в противном случае могли перескочить через маленькие деревянные штуковины и свалиться в бушующее море. Я также командовала операцией спасения парализованной утки, которая оказалась пластиковой приманкой.

Тем вечером, когда мы сели вокруг стола на камбузе, волны и дождь соревновались в создании самых водных звуков, и я чувствовала, что к моим пальцам вернулось достаточно крови, так что я смогла схватить ручку. Элеонор и такой же Джон развалились на скамейках напротив Фила и меня, им обоим нравился отгораживающий эффект стола перед нами. («Стол» кажется настолько не связанным с яхтой словом, что я посмотрела его в словаре яхтсмена. Но нет, несмотря на тот факт, что на судне у стола есть специальный «бортик», который помогает вашим «сотрапезникам» не пойти ко «дну», и он может часто наклоняться, или складываться, или опускаться, чтобы стать «койкой», он все еще умудряется оставаться «столом». Поразительно.) Даже несмотря на то, что не его личность мы собирались анализировать, Фил начал катать чурбак по столу. Его длинные пальцы осторожно вращали предмет: бум, бум, бум.

«Тревога Фила беспокоит меня, - радостно начала Элеонор. - Он умный. Он должен быть в состоянии выводить себя из тревожности. Он должен быть рациональным. Я могу понять и принять тревожность в любом человеке, но не в Филе. Потому что я не могу уйти от него». Бум, бум.

«Она, - сообщил чурбаку Фил, - расслаблена, даже когда забывает свои очки в отеле, откуда мы уже уехали».

«Я могу купить новые, или они могут выслать их», - пожимает она плечами. Я стараюсь взять контроль над интервью.

«Если я иду вниз по улице и психически ненормальный бездомный кричит на меня, я буду ужасно себя чувствовать в течение всего оставшегося дня, - продолжаю я разговор. - Как враждебные столкновения влияют на вас?»

«Правда? - она выражает искреннюю заботу обо мне. - Почему бы тебе не сказать: "О боже, что за идиот, неудивительно, что он бездомный"?»

Вот ее мнение по этому вопросу. «Я никогда не беспокоилась о том, что люди думают обо мне, - заключает она. - Ну, я не хочу, чтобы люди думали, что я глупая. Но в старших классах, знаете, подпись под вашей ежегодной фотографией? Вопрос оценки. Вот что они написали обо мне». Бум. «Тебе не нужна любовь».

Элеонор смеется: «Тебе очень нужна любовь».

Я снова влезаю: «И нет социальной тревожности, фобий?»

«О! Я несколько лет боялась высоты! Это произошло на железнодорожном мосту, я вдруг почувствовала, что только и могу что опуститься на четвереньки и ползти. А потом через несколько лет страх высоты просто прошел».

Бум, бум, бум. «Кажется, что никто никогда не советовал ей быть осторожной, - говорит Фил. - Разве ее мама никогда не говорила: "Не раскачивайся так высоко, не гладь скунса"?» Она улыбается. Она размышляет, стараясь быть полезной.

«Иногда я не могу спать, - предлагает она. - Я не могу спать, если мы ссоримся. И когда обрушился фондовый рынок, я не могла заснуть, пока мы не решили, что делать. У меня также есть одна привычка, связанная с уходом за собой: если на моем большом пальце есть хоть немного отмершей кожи, я чувствую, что должна исправить это, удалив ее». Ее большой палец выглядит немного погрызенным.

Бум, бум, бум, бум. Фил катает свой чурбак - от себя, а потом снова обратно.

Элеонор усмехается. «Я всегда хотела сходить к психоаналитику и сказать: «Найдите во мне что-нибудь неправильное. Я делаю вам вызов».

Как Элеонор и я можем быть настолько разными? Мы двоюродные сестры. У нас одинаковый, обусловленный семейной наследственностью рост и цвет кожи и предрасположенность к аналитическому мышлению. Почему мы обе не тревожные или обе не бесстрашные?

Быть может, семья - это не лучшее место, чтобы искать людей с одинаковыми свойствами личности? Цифры против нас. Давайте представим, что совокупность генов человека состоит всего из десяти штук. Номер один создает цвет волос, номер два - цвет глаз, номер три - тревожность и т. д. Когда соединяются половые клетки двух партнеров, то они оба бросают свои геномы в тигель.

Внутри яйца самостоятельно создается новый геном, известный как «Я», он выбирает мамину версию гена номер один и два, потом папину версию номера три, мамин номер четыре, папин номер семь, восемь, девять, и получаются десять генов. Через несколько лет мои родители снова перетасовали и соединили свои гены. Мой брат сейчас занимается тем же случайным процессом. Для каждого из его генов существует только пятидесятипроцентная вероятность, что он выберет ту же версию, которую использовала я.

Вполне вероятно, что не десять генов определяют качества человеческой личности, а тысячи. Становится понятным, что мой брат и я можем быть на 50% генетически идентичны, но наши темпераменты могут быть абсолютно разными. А в качестве двоюродных сестер Элеонор и я имеем только 25% совпадающих генов.

Эта математика не сулит ничего хорошего моей романтической стороне, или, вернее, моим фантазиям о том, что у меня есть романтическая сторона. Мой отец рассказывал, что в генеалогическое древо Холмсов несколько поколений назад влез пират, морской разбойник по имени Мурчи. Разве не здорово быть пиратом? И это объясняет мой интерес к золоту и попугаям. Такова природа наследственности: дальние родственники не дали практически ничего тем ДНК, которые мои родители в конечном счете перемешали в тигле, то есть во мне. Даже если пират затаился десять поколений назад, он просто один из тысяч предков, которые подкинули восемь реалов в мой личный генофонд. Йо-хо-хо, именно так. Это бы объяснило отсутствие у меня интереса к шпигатам и нок-реям.

И если цифры не оказывают влияние на семейные черты характера, тогда что (за исключением случайности) делает меня тревожной, а Элеонор нет? Ученые не могут опустить людей в лабиринты, чтобы проанализировать их нервозность. Но у них есть другой способ определить, кто из нас тревожный, а кто нет.

На удивление большое количество студентов колледжа добровольно идут на эксперименты, которые придумывают ученые. К этой группе морских свинок присоединяются добровольцы с психическими расстройствами: фобиями, серьезными депрессиями, приступами паники и т. д.

Самый простой способ определить тревожного человека - вопросник. Это просто, дешево и не требует высоких технологий. Вы собираете сто студентов колледжа и даете им вопросы о тревоге: вы чувствуете беспокойство? Вы чувствуете тревогу, раздражение? Испытывали ли вы напряжение мышц?

Теперь вам надо отделить десять ваших самых тревожных участников от десяти наименее беспокойных и задать обеим группам еще больше вопросов, чтобы выявить еще больше различий между ними.

Вы боитесь пауков, высоты, змей, темноты, клоунов? Вуа-ля! У тревожных людей чаще встречается фобия!

Вы когда-нибудь предпринимали попытку покончить жизнь самоубийством? Святая дева Мария! Тревожные люди подвержены большему риску самоубийства!

У Вас когда-нибудь был сердечный приступ? Боже мой! Тревожные люди подвержены инфарктам!

(Это правда, исследования подтверждают.)

Ученые также могут комбинировать вопросники с генетическим анализом. Именно так Леш выявил ген, который в дальнейшем убрал у своей тревожной мыши. Он использовал вопросники для определения тревожных людей. И обратился к генетике, чтобы узнать, есть ли у этих людей короткая версия гена-«дворника». Божья матерь! Две группы действительно совпадают! Если сокращенная версия делает людей тревожными, то, если вообще выкинуть этот ген, можно получить сверхтревожную мышь...

Вопросник плюс группа однояйцевых близнецов помогут определить, насколько в вашей тревожности можно винить родителей. У двуяйцевых близнецов ДНК совпадают не больше, чем у любых других братьев или сестер, в то время как однояйцевые близнецы являются продуктом одной яйцеклетки и одного сперматозоида и обладают схожими ДНК. Если личность на сто процентов определяется наследственностью, можно ожидать, что у однояйцевых близнецов будут абсолютно идентичные личности. А это не так. Если личность вообще не определяется наследственностью, то у однояйцевых близнецов личности будут такими же разными, как и у любых других братьев или сестер. И это не так. Однояйцевые близнецы застряли между этими двумя крайними точками.

Исследования близнецов доказывают, что около половины вашей личности - это вина ваших родителей. Об этом свидетельствуют результаты изучения практически всех факторов личности: экстраверсии, добросовестности, конформности - они распределены в диапазоне между 40 и 6о процентами. Исследования близнецов настолько надежно это подтверждают, что можно сделать следующий вывод: около половины вашей личности определяется генами, вплетенными в ДНК за девять месяцев до вашего рождения. Половина отличия моего уровня тревожности и уровня тревожности любого другого человека обусловлена генами. Остальное объясняется моим окружением - влиянием друзей детства, родителей, несчастных случаев, которые меня испугали, побед, которые воодушевляли меня, и т. д.

Анкеты дали нам много информации. Однако, как вы уже, вероятно, могли заметить, когда читали приведенные выше вопросы, в них есть место для маневра. Люди скупы на оценку собственных личностей. Возникает много ошибок. Мы хотим выглядеть лучше, чем являемся на самом деле, например, менее невротичными, чем есть. Или можем нести в себе устаревший образ самих себя. Мы устаем, или наше настроение портится в процессе тестирования. Так что, несмотря на то что вопросник в виде самоотчетной анкеты является дешевым и простым методом, полученные посредством его данные не самого высокого качества. Несколько лучше составленный квалифицированным психологом вопросник, исследующий ваше поведение и психическое состояние по мере того, как вы отвечаете на вопросы. Но даже его можно усовершенствовать.

А теперь обязательно прочитайте про феномен самовозгорания людей.